«В „Покаянии и прощении“ срабатывают метафоры, которые только в кукольном театре и возможны. В конце первой части над кукольной Дуней (Анна Сомкина), плачущей на могиле станционного смотрителя, простирается живая рука Бориса Матвеева, водившая куклу Самсона Вырина. Когда к героям подбирается смерть, из-за ширмы показывается рука с ножницами, щелкающими над марионеточными нитями. При всей красоте пересказа пушкинского сюжета „Покаяние и прощение“ вышло у Руслана Кудашова гимном простой магии и поэтике театра кукол. Лучшего спектакля к юбилею нельзя было и придумать.»

«Пропорции здесь искажены еще сильней, чем в „Холстомере“: взять хоть яблоко, основной символ спектакля — оно громадное, настоящее, в три кукольные головы. Стали сильней и религиозные, даже мистические мотивы: это не игривый пушкинский случай заносит судьбы метелью, это бесы — актеры, вставшие во весь свой страшный рост поворачивают сани не туда. Здесь окончательно сформировалась кудашовская театральная метафизика: кукла — человек, а кукольник — представитель высших сил. Иногда бес с ножницами, но чаще — рука в луче света рука, дарующая прощение вслед за покаянием.»